Хольте [Архив]

Портрет

Бледная кожа с выпирающими костями и синеющими венами. Лицо с острой от природы чертой скул, нос с небольшой горбинкой, тонкие губы — если бы не густая грива тёмно-рыжих волос, Хольте была бы похожа на юношу. Волос острижен едва ли не полностью. Теперь со спины в ней невозможно признать женщину. Но, кажется, Мари не слишком об этом беспокоится. В области носа и на плечах едва заметные веснушки, ярко проявляющиеся к весне. В тени тонких бровей — глубоко посаженные, непропорционально крупные глаза с радужкой цвета мокрой листвы, тёмно-зелёные, с проблесками жёлтого и голубого. 

Мало кто может дать ей 22 года, не спросив предварительно у неё самой. И также мало кто знает, сколько времени и средств она тратит на поддержание своей внешности в идеальном — насколько это возможно — состоянии. Хоть она и старается выглядеть моложе, чем есть — без должной работы это невозможно. И, как бы это ни расстраивало Мари, в уголках глаз от смеха уже расползается тонкая сеть морщин, а меж бровей начинают пролегать хмурые складки.

Хольте не отличается высоким ростом, зато отличается угловатостью и непропорциональностью фигуры. Слишком длинные пальцы и шея, почти отсутствующие изгибы, обычно присущие женской фигуре. Движения резкие, лишённые всякого намёка на плавность и грацию, но от этого не менее ловкие — уж кто-кто, а Хольте сумела приспособиться к собственному телу.

Голос — не бархатное меццо, но тёплое лирическое сопрано, наполненное обертонами. Обычно Мария говорит с лёгким придыханием — старая-старая привычка. Однако в моменты особого напряжения голос или пропадает вовсе — как и способность к движению — или превращается в прямой, чуть отдающий металлом и лишённый всякой краски.

После некоторых событий у неё не двигаются указательный и средний пальцы правой руки, часто возникают боли в правом плече.

Хольте никогда не знала… да и не сильно хотела узнать, где же её родина. Мать рассказывала, что родила её прямо в дороге, в повозке, когда их труппа двигалась по грязи просёлочной дороги в Хилсбраде. Кто отец? Кажется, вариантов было слишком много. До семнадцати лет Мари жила, путешествуя вместе с матерью и труппой, в которой та выступала. Ещё будучи ребёнком, Хольте и сама стала выходить на сцену под прозвищем Белка. Песни, пляски, истории, фокусы. О, каким только барахлом они не занимались. И даже во время войны, спасаясь то в отдалённых от проторенных дорог селениях, то за высокими стенами крупных городов, их поредевший коллектив не прекращал работы — единственной, с которой большинство из них было знакомо.
Вечно так продолжаться не могло. Мари, хоть и любила всем сердцем своих друзей и товарищей по работе и жизни, с не меньшим любопытством совала нос во все дела тех, к кому они приезжали. Чем живёт тот крестьянин, что лишился обоих сыновей и потерял в схватке с болезнью жену или дочь? А моряк без глаза, говорящий только о странных деревянных птицах, что явились к нему однажды ночью и забрали глаз? А о чём думает бард, угрюмо перебирающий струны в таверне, наполненной перепившими людьми, блюющими и кричащими? Казалось, ответы на все вопросы лежали на поверхности — стоит только чуть свернуть с дороги.
Так Мария и поступила. Отправив заранее письмо в Килевую Гавань одному хорошо знакомому торговцу, она заручилась его помощью. Прелестное личико и сговорчивый характер открывают в этом мире многие двери. Дело оставалось за малым. Едва прибыв в портовый город, Хольте тут же отправилась на прогулку... в один конец. Труппе остались только письмо и воспоминания.

«Сходят снега, набухают почки. Нас ждут новые люди и новые песни».

Найденный торговцем корабль шёл в Гавань Менетилов. Груз — самый разнообразный. Какие-то мешки, тюки, бочки, сундуки. Трое пассажиров. Мари — с платьями, косметикой, дневником и небольшим мешочком с несколькими серебряными, да горсткой меди. Джек — солдат без трёх пальцев на левой руке, вечно пытающийся рассказать кому-то байки о тех несчастных сражениях, в которых он участвовал. И Морриган. Тот ещё мутный тип. Представлялся то торговцем шёлком, то держателем таверны в Гавани Менетилов, то просто путешественником и коллекционером красоты. Всю дорогу одаривал Мари тем, чем мог — необычной для морской дороги пищей и вином, различными побрякушками, да своим навязчивым вниманием. Звал петь в таверну. Хольте же только улыбалась и кивала, вежливо сообщая, что обратится при необходимости. О, вещие слова.
В общем-то, дорога прошла без особых проблем. Каждый день Мари — утром и вечером — заносила пару строк в дневник, а всё остальное время расспрашивала всех, до кого могла добраться, о самых разных вещах. Наконец послышались крики береговых птиц. На горизонте вырос и начал стремительно приближаться берег. Вид города с моря впечатлял. Раскинувшись под ярким закатным солнцем, он сиял желтоватым камнем и отражал свет многочисленными окнами. Хольте всё никак не могла оторваться, пока наконец её не окликнул Морриган и не предложил сойти вместе. Мари согласилась. Вблизи город оказался точно таким, каким она его помнила из детства. Разбитые мостовые, грязные стены, пьяницы в канавах. Впрочем, Хольте было не привыкать к таким картинам — и, абсолютно счастливая, она шла за Морриганом, раздаривая прохожим улыбки. Они остановились у довольно большого трёхэтажного здания. Камень и дерево, крупная площадь с фонтаном и садом. Витражные окна верхних этажей завешены изнутри нежно-сиреневой тканью. На углу здания — строительные леса, кажется, там восстанавливают кладку. На резной деревянной дверью — яркая вывеска с птицей, окружённой виноградной лозой.
— Сладкоголосый Жаворонок, — кивнув, прочёл название Морриган и провёл ошеломлённую Мари внутрь.
И действительно ведь не врал! Внутри тихо перебирал струны музыкант, негромко переговаривались, да звонко хохотали люди за столиками. Тепло, уютно. Её случайный спутник, кивнув официантке за стойкой, повёл Мари наверх, на третий этаж. В самом конце длинного коридора — дверь. Морриган передал ей ключ и, сообщив, что скоро принесут ужин, ушёл прочь. Хольте только и успела спросить, сколько она должна. Оказалось, что это — подарок. 

«За годы, проведённые в дороге, среди самых разных людей, удалось усвоить немало уроков. Например, что люди — существа абсолютно непредсказуемые, и слепо доверять им — глупость. Например, что люди — существа абсолютно непредсказуемые, и слепо доверять им — благоразумие. Совершенно непредсказуемые создания, словно сотканные из противоречий. Так и вышло в тот злополучный день. И сложно сказать, к добру это или к худу».

Дорого ей обошлась эта доверчивость. Уставшая с дороги, Хольте всю ночь проспала мёртвым сном и очнулась только тогда, когда кто-то грубо схватил её за подбородок и принялся вертеть, оглядывая лицо. Мари открыла глаза, ещё не совсем понимая, что происходит. Крупная женщина, ярко накрашенная, гордо носящая свои седину, морщины и множество украшений. Она бесцеремонно осматривала Хольте, чьи рыжие волосы разметались по подушке, а белое тело, едва прикрытое голубым ночным платьем, сливалось с простынями.
— Костлявая... Ну ничего, пойдёт! — женщина недовольно скривила губы и обернулась к Морригану, всё это время, кажется, стоявшему в дверях. — Всё, выметайся, — ответив низким поклоном, мужчина затворил дверь и, судя по затихающим шагам, ушёл.
— Ч-что происходит? — наконец сумела вымолвить Мари.
— Что, что, — передразнила её женщина. — Зови меня Роза. Теперь ты работаешь здесь. 

«Мне было не привыкать к водовороту людей, шуму, постоянному движению и действию. Только… раньше это всё были хорошо знакомые мне люди, нежно любимые всем сердцем. А теперь — незнакомые девы. Все — невероятно прекрасны. И настолько же — невероятно — остры на язык. Впрочем, я знала, что делать. Немного проявить себя — и вот на любой твой вопрос или просьбу с радостью откликаются. Людьми манипулировать легко. Особенно если они сами этого хотят. А кто не пожелает к себе хорошего отношения?»

Хоть жизнь с бродячими артистами и не располагала к бережному отношению к собственному телу, продавать его за звонкую монету Мари пришлось впервые. Как и продавать его тем, кто готов заплатить в два, в три раза больше, чтобы работницы закрыли глаза на синяки. «Вот она, жизнь, которую ты так жаждала увидеть — впитывай, поглощай напрямую», — хмуро думала Хольте, тратя часы после работы на то, чтобы привести себя в порядок. На самом деле ей повезло. Это был один из лучших борделей, кого попало сюда не пускали. Часто клиенты приходили не столько за плотским удовольствием, сколько за духовным — и тогда они или часами играли в кости, потягивая невероятное вино, или слушали игру и пение Мари. Роза, хоть и строго относилась к своим подопечным, но была удивительно добра — и всегда на их стороне.

«Встречи с Джорджем Бейли были чем-то совершенно невероятным. Он, во всяком случае здесь, никогда не пил и оплачивал сразу ночь, хотя оставался лишь на пару часов. Пару лучших часов. Первый раз, когда я уже была готова к очередному скучному клиенту, он завалился в кресло у окна и, даже не раздеваясь, до самого захода солнца — почти три часа! — читал вслух о происхождении дворфов. Самой смешно вспоминать, как я тогда пыталась стянуть с него одежду, да напоить вином — и всерьёз не понимала, что же делаю не так. В итоге, прекратив свои бессмысленные попытки, я просто села на пол рядом и молча слушала, изредка смачивая губы сладким напитком. Оттого чуть не подпрыгнула, испугавшись, когда Джорд шумно захлопнул книгу и, потрепав меня по голове, молча вышел. Расспросы среди дев привели к пониманию того, что на этот раз мне повезло — после ухода предыдущей любимицы Бейли тот не появлялся в Жаворонке почти полгода. До сегодняшнего дня. С тех пор каждую неделю я знала — будет одна спокойная ночь, наполненная тихим размеренным голосом, повествующим о старых легендах».

Ещё одна особенность, которую отметила Мари — клиенты любят делиться своими проблемами. И чем выше в иерархии власти той или иной структуры стоит клиент, тем чаще ему хочется поговорить с кем-то о том, что он знает. И на эту информацию нашлись свои охотники... 

Следующие страницы дневника испачканы в пятнах чернил и вина, местами исцарапаны, углы обожжены и порваны, но текст ещё можно восстановить.

«Единственное, наверное, чем я никогда не занималась (и на тот момент не собиралась заниматься) — убийство. Я слышала тихие шепотки о том, что некоторые этим промышляют, но обычно не очень долго. Верила я тогда им или нет? Не знаю. Наверное, просто не придавала внимания. Пока не пришла моя очередь. В тот день у меня был выходной. Я наслаждалась одиночеством и бездельем, пока в коридоре не раздались тихие, осторожные шаги. Шорох бумаги — и вот уголок запечатанного письма уже виднеется на полу комнаты. Шаги удалились. Это было довольно необычно, чаще важные сообщения передаются через кого-то из посыльных. Письмо от клиента? Возможно. Но нет, здесь было нечто совершенно иное. В надушенном письме изящным почерком Розы было выведено два слова: «Роберт Грант». В конверте, помимо записки, оказался ещё мешочек с беловатым порошком неясного происхождения и ярким специфическим запахом. И десять золотых. Огромные деньги. Не сразу до меня дошло осознание того, что это деньги не за обычные услуги. И не совсем за услуги. Вот тут-то и вспомнились все шепотки о записках с именем и крупными деньгами. Спустя пару часов в комнату постучались. Всё было готово, только сердце билось сильнее обычного. Ещё не старый, но уже не молодой, Роберт щеголял в дорогом наряде из светлых тканей, расшитых золотом. В чёрном волосое поблескивал седой волос. Он попросил затушить свечи. Мы начали пить в полной темноте. Как — «мы». Я. Он смотрел на меня, не притрагиваясь к заранее приготовленному для него кубку. После чего протянул свой напиток мне. Какой дурак додумался, что я подхожу на эту роль? Только слепой и глухой не заметил бы перемены в поведении. Мне пришлось закричать. Заказ определённо был провален...»

Роза была предельно милосердна. Она сама собрала Мари все нужные для долгой дороги и новой жизни вещи — да посадила её на корабль до Южнобережья. Снова пришлось расставаться с теми, кто был ей огромной семьёй — только на этот раз она не то что не смогла попрощаться, но даже письмо оставить. Отплыли тут же, едва Мари взошла на борт — монеты уговорят любого. И едва Гавань скрылась из виду, Хольте ощутила пропавшие на долгие годы пьянящее чувство свободы. Снова перед ней были открыты все дороги.
Опасаясь возможной мести, Мари не стала задерживаться в Южнобережье и отправилась петлять по Лордерону, распевая песни по площадям и тавернам, да везде расспрашивая о труппе бродячих артистов. Кажется, те, кто ещё помнил их — давно не видел. Оставалось лишь надеяться и продолжать путь. Добравшись до Андорала, Мари решила остаться там чуть подольше, чем обычно, отдохнуть, да заработать хоть немного средств для дальнейшей дороги.

«Не столица, но довольно крупный город — то, что нужно, чтобы спокойно затеряться в толпе. белый камень, высокие башни, зелень. Великолепные леса, горы на горизонте, озеро. Отличное место. Всё же люди знают, где строить города так, чтобы захватывало дух. Вот только мне снова не повезло. Работа нашлась быстро — не совсем та, что хотелась, но… я давно не считаю работу в борделе чем-то постыдным. Вот только и охотники, что знают, кому и сколько заплатить, нашлись быстро. В общем-то, забавная ситуация. Привычная работа. Очередной клиент. Пришёл почти ночью, укутанный в тёмный плащ, шарф, в широкополой шляпе. Почти не говорил. Взяла вино, прошли вниз. Он даже не разделся. Странный тип. Минут двадцать сидели молча. После — достал тяжёлый позвякивающий мешочек. Бросил на кровать. Следом — горсть серебра. Усмехнувшись, тут же поднялся и вышел. Имя, лицо? Не знаю. Даже голос, услышав в толпе, не смогу определить. Знакомая манера. На листке — несколько слов. «Сержант Хоузер Осгуд, стража Андорала». В мешочке — две золотые. Немалые деньги. Выполнение работы принесёт столько же. Или больше. Я тогда почти всю ночь провела на кровати в обнимку с вином, уставившись в потолок и обдумывая… да ладно, предложением это не назвать. Выбор не предоставлен. Или я, или этот хрен знает кто. Выяснить, кто он и чем занимается оказалось не сложно. Выманить за город, посулив информацию — тоже. Правда, я не учла, что сержант не только работает, но спит и срёт в своих латах. Плюс ко всем бедам — не пьёт. И явно не единожды попадал в переделки. Слишком осторожен. Пришлось выкручиваться. Не вышло. Эх, Мари-Мари-Мари… Зря явилась ты в этот город вечных дождей».

«Впрочем, всё обернулось не так уж и плохо, да, Мари? Крыша над головой, тепло, тихо, почти целыми днями предоставлена сама себе. Почти... Впрочем, не хочется и думать о том, что там ещё приготовил — или готовит — Хоузер. Редкостная лицемерная тварь. Только, чую, запугал он там всех настолько, что бесполезно мне куда-то идти и что-то заявлять. Особенно после той провальной, совершенно идиотской попытки. Вот весело будет, если кто-то прочитает эти страницы, да, Мари? Нужно будет их сжечь. 

Снятся кошмары. Просыпаюсь в холодном поту, знобит, долго не могу успокоиться. Пару ночей назад в попытках согреться едва не спалила себя — но успела вовремя заметить, как пламя по случайно выбившейся ветви подбирается к платью. Забавная вышла бы ситуация. В кошмарах — одно и то же. Размеренно, спокойно бьется жилка на смуглом виске. Седой, аккуратно причёсанный волос, блестящий череп. Шрамы. Взгляд... О, этот взгляд — лучшее, что можно было создать для кошмарных снов. Тёмная зелень радужки. Удивительный цвет. Удивительное спокойствие. Внутренности сворачиваются в тугой узел. Во сне я не ощущаю запаха напитка, но, кажется, он настолько врезался в память, что и без ощущения тошнота подбирается к горлу. Руки дрожат, тело не слушается, дыхание сбивается. Я смотрю на стакан, удерживаемый крепкой рукой. Кожа грубая, ярко выделяется на фоне светлого металла. Внутри плещется мутная жидкость и, кажется, из неё вот-вот вылезет что-то... невозможное, что-то несуществуещее и такое же ужасное, как вся та ситуация, в которую я влипла. Давно мне не было настолько страшно. После очередной просьбы... ха, просьбы? Это был приказ, Мари, и ты с самого начала знала, что никуда не денешься. Лишь оттягивала момент. Едва пальцы касаются стакана, уже нагретого теплом чужих рук, я просыпаюсь. Обычно уже ближе к рассвету.

Вот так вот, Мари. Спокойствие может быть страшнее агрессии и злости. Даже немного интересно, получится ли хоть когда-нибудь забыть это чувство животного страха, раздирающего плоть и лишающего всякой возможности хоть как-то помочь себе, как-то защититься? Да-а, Мари, весело будет, если кто-то прочтёт всё то, что ты пишешь. Впрочем. Что мне теперь-то терять?»

«Кто бы мог подумать, что страх за собственную жизнь способен привести к новым прекрасным знакомствам?»

«Никогда не говори «никогда», верно?» — именно такая запись является одной из последних в дневнике Мари. Страницы после — пустуют, несмотря на то, что прошло уже достаточное количество времени. Почему? Всё верно. Столько раз отказываясь от предложения Югерна пойти работать в таверну, нынче она не просто работает, но и является... да, управляющей. Сменилось руководство, сменилось название — и теперь Хольте произносит «Семь Пьяных Рыцарей» даже с некоторой гордостью, — сменилась вся атмосфера таверны. Иногда ей говорят, что здесь очень красиво. Иногда она даже соглашается. В любом случае — здесь она забывает о том, что ждёт её по ту сторону дверей.

«Пока всё тихо — нужно уходить. Тогда, когда никто этого не ожидает. Вот и всё. Вещи собраны. Писем писать не буду — и надеюсь, что никто не узнает, где я и что делаю. Обрезала волосы. Сожгла. Было страшно, но... чем меньше я похожа на себя, тем, наверное, лучше? Не знаю, отчего бегу и куда. Но бегу. Странное чувство тревоги. Одно радует — Бек всё ещё со мной. И, скорее всего, не бросит. Не так уж много у меня скопилось денег, но на пеший путь вполне хватит. Посмотрим, что из этого выйдет. Прощай, тёплый очаг. Прощайте, братья Холланды. Прощайте, Уолдер, Листи, Леске, Эфиар».

«Этот город удивлял с самого начала. Эльфы-трактирщики, не знающие, что происходит в их собственном трактире, фонтаны с деревьями, растущими прямо из пола второго этажа (и я готова поклясться, что внизу на потолке нет никаких корней!), женщины, проявляющиеся из ниоткуда с жуткими пророчествами и уходящие в никуда. Хотя последнее, скорее всего, мне привиделось. Колесо телеги сломалось по дороге. Но крестьянин мне сказал, что до Янтарной Мельницы рукой подать. И я отправилась пешком. Уж не знаю, какую он руку имел в виду... Но солнце окончательно зашло за горизонт, когда я наконец прошла сквозь ворота. Сразу же двинулась в таверну. Хотелось спать, есть и в горячую воду. Но, кажется, на этот раз мне придётся довольствоваться лишь твёрдой койкой...»

Прошло много времени. Сначала у Мари не было времени писать в дневник... теперь у неё нет самого дневника самого дневника. Сейчас он сожжён где-то на кострах стромгардцев. В последних записях — о странных людях и странных встречах в Янтарной Мельнице. А также о том, что, кажется, не успев освоиться здесь, ей предоставится возможность попасть в Альтерак. «Странные ощущения», — писала Мари, — «но мне словно всё равно, что случится. Всё равно, что будет завтра. Плыву по течению и словно смотрю на себя со стороны. Опасный омут, из которого не хочется выбираться». Зарисовка. Двое людей и курица сидят у костра под заснеженными елями. «Розмарин, шалфей, зверобой» — гласит подпись. 

Что в итоге? Мари попала в плен. Не одна. Она уже смирилась со смертью, но... сначала огромный паук. Затем — спасение. Пробитое плечо держало её словно в лихорадке, она смутно помнит те дни. Но в какой-то момент ей мимоходом сообщили, что Лорри мёртв. Как? Она не слышала. Нет, никакой любви здесь не было, она не потеряла голову от тоски и всякого такого хлама, но что-то явно закончилось. Её не гнали. Она сама решила уйти. Собрала какие-то вещи, Бек, дождалась первой же возможности покинуть Альтерак — и спустилась вниз. У неё было немного денег, так что на некоторое время на вновь остановилась в Янтарной Мельнице, долечивая больное плечо и осмысливая произошедшее. Впрочем... Монеты имеют свойство кончаться. И что же ждёт её дальше?

«Я наблюдала со стороны. Зачем подходить? Слишком много шума. Последнее время хочется то ли зарыться в землю, то ли сбежать в какой-нибудь, кривой и старый, домик пять на пять шагов размером на самом краю земли. Такие есть? Наверное. Не у меня же одной возникло такое желание. Деньги кончаются. На ярмарке подошёл мужчина. В шляпе. Задымил трубкой. Представился Бреном. Ясно было, что ему от меня нужно, но, как выяснилось, и мне он не бесполезен. Планировал отправляться в Тёмную Гавань с каким-то товаром прямо с утра. Вино, кажется. Или что-то вроде него. Я не стала отказываться. Здесь слишком тухло. Ну, что же, если это будет моя последняя запись — знайте, искать мой труп нужно где-то на пути».

«Добраться до Тёмной Гавани — выполнено. Отделаться от Брена — выполнено. Что дальше? Сижу в таверне, пишу на обратной стороне какого-то объявления. Денег нет. Обращусь в ратушу».

«Так странно после всего произошедшего вновь вернуться к морю. О, этот запах. Оглядываюсь назад и не понимаю, я это была или нет. Словно смотрю не в зеркало, а на другого человека. Те же черты лица. Та же мимика. Но глаза — совсем другие. Не узнать. Я сижу у едва-едва горящего очага в таверне. За спиной негромко переговариваются. Стучат кружки о столы. Пахнет рыбой, потом и дешёвым алкоголем. Здесь нет окон. Полумрак. Воздух сырой. Холодно. Ещё одну ночь придётся провести в ночлежке. Кажется, там водятся клопы. Во всяком случае, пару тварей на себе и Бек уже заметила. Вот так с шёлковых простыней — на сено с клопами. Впрочем, жаловаться особо не на что. Мой выбор, целиком и полностью. Пока пишу, проглядываю текст на этой газетёнке — понимаю, что в Тёмной Гавани дела идут не самым лучшим образом. И в этом мы с ней схожи. Кстати, уже обошла город вдоль и поперёк. Тёмные грязные проулки. Люди стараются не задерживаться снаружи, пробегают, закутавшись в плащи, и сразу — в двери. Небо низкое, тяжёлые. То и дело моросит дождь. Вездесущий запах рыбы. Наверное, для того, кто кормится морем — это запах жизни. Я же кормлюсь чем попало. Сегодня — ничем. Но это всё ещё лучше заснеженных гор, голых скал и болтов, летящих прямо в меня. Люди пугают. Последнее время всё чаще и чаще за весь день и не открываю рта. Молчание, взгляд, движение руками или головой. Разлепить губы — та ещё задачка. Выдавить звук — тем более. Превращаюсь в статую. Или рыбу? О, это было бы забавно».

Рыбы
всегда молчаливы,
ибо они –
безмолвны.
Стихи о рыбах,
как рыбы,
встают поперек
горла.

by DevilskyrogX

Инвентарь.

Не так уж и много вещей Мари взяла с собой, сбегая от предыдущей жизни.

Уже во второй раз.

В третий.

Четвёртый.

● Кожаный рюкзак с плотным каркасом, крепящийся за спиной при помощи двух толстых и грубых лямок. На крышке вытеснены незамысловатые узоры, закрывается на ремень с бронзовой фурнитурой. Довольно вместительный, но крайне неудобный. Наконец-то Мари сменила его на вполне удобный походный рюкзак. Снизу к нему подвязан спальник, висят небольшой топорик, моток крепкой верёвки. Внутри — всё, что нужно для жизни вдали от людей.

● Дорожная одежда. Крепкие штаны, зелёная, довольно тёплая, рубашка, сапоги и пальто. Уже видавшая виды, но всё ещё вполне пригодная к носке. Множество карманов, в том числе и внутренних. К широкому поясу крепятся несколько мешочков и фляга с водой. Утерянное пальто сменилось на тёмные одежды из грубой кожи. В них жарко летом, холодно зимой, но они способны смягчить удар — немаловажная особенность.

● Платье, купленное уже в Андорале для работы в таверне. Чёрное, из плотной ткани, с высоким поясом. Пусть оно там и останется...

● Кинжал размером с ладонь, обычно закреплённый под рубашкой или за голенищем сапога. Навершие украшено мутноватым тёмно-зелёным камнем, тускло поблескивающим в свете солнца или огня. Простые и порядком истёртые ножны из светлой кожи.

● Небольшой ручной арбалет. В тёмную рукоять въелась кровь. Множество сколов и царапин. Но всё ещё отлично работает. Самый простой, самый лёгкий, какой она смогла найти.

● Колчан с арбалетными болтами. Простая кожа, крепится к поясу. Без украшений.

● Щит-павеза. Тяжеленная вещь, с которой, несмотря на вес и неудобство в переноске, Мари расставаться не желает. Кажется, то, что произошло в Альтераке... как минимум её задело. Закреплён на спине. Старый, деревянный, окованный металлом. Хольте попыталась счистить ржавчину, но вышло не слишком хорошо. Явно побывал не в одном бою.

● Кольцо с жемчужиной. Странно подумать, но оно снято с трупа. Долгая история. 

● Небольшое серебряное колечко. История его появления — кровь и боль. Чужие.

● Дневник. Тёмная кожа, без тиснения. Формат небольшой — настолько, что помещается в некоторые из карманов. Кроме того, есть специальная цепочка и кольцо, чтобы при необходимости можно было повесить на пояс. Когда-то закрывался на небольшой замок, но теперь от него остались только воспоминания в виде пары металлических пластин на обложке. Менее чем на половину заполнен разномастными записями и — изредка — аккуратными рисунками, обычно карандашом. Пишет Мария в основном о тех вещах, что её потрясли. Рисует — сама себя. На нескольких страницах можно найти стихи — авторство не указано, возможно, что и её. Кое-где записаны чужие фразы, чужие слова с фамилиями говоривших. Утерян там, куда совершенно не стоит возвращаться. Вместо него сейчас — то разрозненные листки, то какие-то огрызки дневников, купленные за гроши у тех, кому они уже не нужны. Из-за этого многие записи теряются. Для новой жизни — новые записи. Небольшая книжица в тканевой обложке с грубо прилаженным кольцом и цепочкой — носить на поясе.

● Косметика. Возможно, кого-то этот пункт в списке удивит. Но Роза сама сложила в рюкзак Хольте так тщательно подобранные ею баночки с самым разнообразным содержанием. В том числе —  стеклянный сосуд с духами — лёгкий, чуть сладковатый запах. И расчёска с серебряной, богато изукрашенной рукоятью и зеркальцем. Даже теперь, несмотря на не самую подходящую ситуацию, Хольте продолжает регулярно пополнять свои запасы, хоть не всегда может найти нужное или просто приемлемое по соотношению цены и качества. Я не в том положении, чтобы таскать за собой слишком много вещей... Пусть вместо всего этого прелестного хлама останется Бек. Единственное, к чему вернулась Мари — это духи. Умирающие розы. То, что нужно этой затянувшейся зимой. Всё ещё зимой, несмотря на сошедший снег.

Powered by Froala Editor