Ильрэн Светлая Луна

Портрет

Пускай всё время мне твердят

Дескать, грация – в мире красота

Пусть день ото дня говорят опять:

Не поступь древня, а кошки тихая ходьба

И все думают, темной чаще – веры нет

Но нет охотника проворнее, где кривая ветвь

Где кровь стынет в жилах и на всё один ответ:

Кто ступает в ночь, тайн открытий того завет 

Энергичная и вспыльчивая калдорай все свои юные годы посвятила освоению премудростей лесной охоты и звероловства, коими владел её народ. Как результат, она обладала атлетической фигурой и прямой, здоровой осанкой. Но её занятие сказалось и на том, что эльфийка не казалась такой же изящной и умопомрачительно красивой, как её сёстры, подавшиеся в жречество, либо занимающиеся ремеслом в поселениях. У неё не было времени и особого желания на тщательное укладывание своих серебристых волос, на уход за ногтями и кожей. От природы она всё-таки обладала гармоничными чертами внешности: и здоровый румянец на щеках, и тонкий нос с пухлыми губами, густые длинные брови, тонкие пальцы, но едва ли она когда-либо придавала этому особое значение. Ильрэн всегда пыталась заполучить желаемое своими усилиями, а не обаятельностью и красотой. Ей была немного чужда насыщенная жизнь в обществе: сказывались постоянные недопонимания с сородичами. Пробивной характер эльфийки, её вспыльчивость и резкость влияли на отношениях с окружающими. Тем более, такой приземленной, живущей в ритме «здесь и сейчас», остро чувствующей все внешние раздражители натуре было куда более по душе проводить время в глубокой чаще, где можно было ощущать, а главное - понимать всё шире, чем в рутинной общественной жизни. 

При этом она слишком привыкла к не меняющемуся укладу жизни, что состоял из простого и понятного быта охотника. Ильрэн абсолютно не была готова к резким переменам и к обстоятельствам, не предвиденным ею. Все перемены в Ашенвале буквально сбили её с толку и заставили сомневаться в своей зрелости. Теперь калдорай желала показать себя, доказать собственную силу и проворность в боях с совершенно неизвестным для неё врагом. И она жутко боялась этого. Не зная, с чем имела дело, она не переставала то сомневаться в себе, то мысленно превозносить свои мнимые способности. Постоянные колебания раздражали Ильрэн больше всего: как в себе, так и в других. Но неизвестность не могла обходиться без них, тем не менее, - она всегда притягивала.

***

Теперь, когда прошли годы с момента настигшего сердца эльфов торжества и тоски, так необыкновенно сплетающегося вокруг их тонких душ при виде в одночасье пораженных орд демонов, а вместе с этим и ужасающей картины горящего Нордрассила, - уж теперь очень многое переменилось в жизни народа звёзд. Не обошли стороной свергнувшиеся на головы ночных эльфов тяготы и некогда до чего бойкую, так еще и легкомысленную охотницу. Пройдя нелегкую войну, сначала разгоревшуюся с чужаками, а позже с демоническими отродьями, Ильрэн, хоть и нехотя, во многом изменилась. Ушла нелюдимость – появились соратники и друзья; смягчились резкие нравы – пришло понимание и чувственность. Много можно было рассказывать о малых и больших победах, что она лицезрела и вершила вместе с сородичами: храбрость и самоотверженность в боях с орками, неуклонность и упорство в выслеживании демонов, затаившихся в тенях Ашенваля, выносливость и терпение, проявляемые в долгом, не лишенном тягот походе к Хиджалу, а также, что куда важнее, бесстрашие в неравной схватке с демонами под Древом Жизни. Но они не делали ей большой чести – не было хвастовства в её воспоминаниях, как не было и чувства уникальности своих свершений.

Ильрэн сильно дорожила товарищами, обретенными в ходе той войны. Потому ей и было досадно подвергнуться пагубному влиянию скверны в Фелвуде, еще толком не успев вернуться Астранаар, где она так рьяно желала разделить торжества и придаться воспоминаниям со своими сородичами. И, что было для неё самым удручающим, это она смогла осознать только спустя недели после её таинственного спасения – её странным образом доставили из Фелвудской долины в Аубердин за крайне непродолжительное время. Насколько она знала, в этом был замешан некий друид. Она бы не отбросила намерения вернуться к своим соратникам, но последствия отравления скверной давали о себе знать. К тому же, её семья – века прожившая мать, знающая женщина, как и старшая сестра, - они не желали отпускать заплутавшую, хоть как та не отличилась в прошедшие дни. Подавленная болезнью, потерявшая поддержку и само присутствие испытанных в боях сестер, часовая бросила своё старое занятие, смирившись со своей участью и отдавшись в лоно общины, где её ждала довольно очевидная и скучная для неё судьба – однообразная жизнь обычной поселенки. 

Но она и подумать не могла, каким горем может обернуться жизнь даже в таком спокойном и неприметном месте, каким казался Аубердин. И всё, казалось, как должно: занималась семейным делом, обрела покой, наконец встретила свою любовь. Но вот с последним - хоть на судьбу жалуйся, хоть себя кори, - ей не свезло. Она и подумать не могла, что после стольких месяцев старые проклятия напомнят о себе. Пускай женщина временами страдала от охватывающего чувства неестественной слабости, её тешила мысль и осознание того, что под сердцем она уже носила своего первенца. Горе обрушилось на её едва растаявшее от векового холода сердце: давний недуг заставил женщину слечь как раз в те дни, когда недели вынашивания ребенка подходили к концу. Она считала, как и многие другие, что это пройдет. Не прошло. Дитя появилось на свет, но слабое, немощное и бледное. Мать не находила времени для хоть какой-то радости - находилась в муках, без сил покинуть свою койку. На третий день её дочь навсегда поднялась к звездам. Возлюбленный, не в силах выдержать, скоропостижно сбежал, покидая как любимую, так и общину. 

С каждым днем хворь всё больше овладевала женщиной, а молитвы жриц – матери и сестры – пускай пылкие и отчаянные, не давали даже толики облегчения. Кромешная безнадежность и глубокая боль овладевала сердцем Ильрэн, как и закрадывалась в сердца её последних близких сородичей. Не желая наблюдать окончательное увядание собственной дочери, её мать, опытная жрица, спустя какую-то неделю покинула младшую дочь, взяв с собой и первеницу. Они отправились искать избавление, коим могло быть лишь нетронутое, преисполненное благодатью святилище богини. А она – одна. Тучи сгущались, искра надежды гасла, а безысходность закрадывалась в душу сильнее и сильнее. Теперь, стоя перед могилой дочери, совершенно одна, брошенная, она уже не хотела противиться холодному прикосновению смерти, скребущей кору старых сосен где-то за спиной в стылый и ветреный вечер; то ли рассудок её тронулся, и те скрипели на ветру, как им и повадно.

Powered by Froala Editor