Emo

Портрет

Внешне он походит на угасшую маленькую, совершенно неприметную в небесном океане, звезду. Это поникший, заболевший собственным страданиями и неумением складывать мысли в одно целое, мальчик. Мальчик, однажды взявший меч в руку, что оставил шрам на сердце. Несколько шрамов. Но они зажили, а носитель изменился.

Черной глазной пучиной он смотрит вперед. Часто. Задумчиво, стараясь собраться с мыслями, силами. Правда, зачастую перфекционизм не поддается его хозяйской руке, и потому, смыкаясь в середину, лоб рушится от стресса и понимания, что нельзя смотреть вперед, нельзя заполнить голову будущими событиями со всеми деталями, нельзя сделать все идеально. На очевидных выводах он пытается оставаться серой массой, со своими, сокрытыми черепной коробкой, тараканами.

Тогда, худющими пальцами он сжал рукоять клинка, который для его веса равнялся целой повозке. Но поднять орудие удалось, как и нанести первый удар, от которого Войд сломался и проникся взрослым, натуральным и столь грязным миром. И во время неумелых выпадов клинком вперед, его острые ключицы норовили прорезаться сквозь тонкую дешевую рубаху, голени врезались в стенки заношенных ботинок и желали выбраться на свет, диски позвоночника сталкивались с тканью и просвечивались на лунном свете, острое и утонченное, но помазанное сажей лицо резало воздух пополам, а ребра острыми копьями стояли в его груди.

В тот день он четко слышал, как его сердце бьется, как в нем есть жизнь, которая гаснет с каждой секундой, где он изменяет своим убеждениям, где он строит самосуд неровной кладкой, где он забывает, кем он был, но видит, кем становится. Его грязные, иссохшие от неизвестной болезни волосы, сравнимые только с перьями ворона, развевались на порывах ветра, что рубился тяжелым нападением орудия для убийств. Ушки, просочившись через волосы, торчали вверх, демонстрируя женственность в этом низком, крайне худом парне. Нет, это всего лишь мальчик, не парень. Мальчик, осмелившийся дать отпор ради близких, в итоге потеряв все, что было и то, что будет. Ведь однажды изменив своему сердцу, ты не будешь чувствовать как оно живет и дышит. Это будешь не ты, но тогда нет иного выбора, как простое смирение. Войд это понял.

В последний раз он взглянул в прошлое мертвыми глазами, за которым находилась его погибшая семья, за которыми были люди, пришедшие по душу его дяди, и пошел, куда ветер правит, куда нет интереса, но и иного выбора. Он шел, просто шел, не потому что надо, не потому что есть мотивация для этого, повод, мотив. Он шел, потому что сломался. В том была нужда.

Мысли скомкались в один большой шарик, который часто валялся на дешманском коврике, и с которым часто играл безымянный кот. Мать вечно что-то вязала из того, что было. А Войд носил. Носил с любовью, которой больше нет места. Только он не может связать из этого шарика то, что наконец поймет. Нет сил, нет мотивации, нет поддержки в лице единомышленников. Он один. Идет и качается под весом чужого меча. Идет и не может даже адекватно размышлять, рассуждать и продолжить свои миры в голове. Войд вступил в чье-то дерьмо, в чью-то большую лужу дерьма, что носила имя «реальный мир». И двинул дальше, бредящим и собирающим земляную пыль, шагом, больше похожим на передвижение ходячего трупа, идя по запаху, исходящему от людей в округе - от их лицемерия, эгоизма, самоутверждения за счет унижения и остального.

В легких кожаных сапогах и перчатках, в дряхлом балахоне, снятом с трупа разбойника, мальчик смирно топчет дорогу в свое будущее, которое заполнится отходами.

На пути ему встречались угрюмые и неприветливые мельницы, дороги, сотню раз оттоптанные лошадьми и каретами, дряхлые заборчики и шатающиеся туда-сюда деревья. Серебряный Бор всегда представлял собой место, что очаровывало пропитанной чернотой землей, высокими потемневшими деревьями, громадной гилнеасской стеной, которая всем своим видом указывала на свою силу и слабость тех, кто стоял пред ней.

Его имя Войд Десайд, и теперь судьба предначертана в виде того, что ему дадут. Ведь он опустошен так, что из него можно сделать что угодно - от уборщика и до убийцы. Ему все равно, а кисть, сжимающая рукоять стального клинка, сделает всю работу за него. Только со временем он доломается, порвет себя на части. И не останется ничего от былого куска живой души. Одна разрушенная крепость эмоций и чувств, закрытая костями, тонким жиром и бледной, как снежная альтеракская тропа, кожей.

Впереди показались стены Янтарной мельницы. Во мраке он увидел чистый рассвет.

Powered by Froala Editor