Спустя незримый и неощутимый день от костей осталась только пыль. И это касалось только тех, что крошила Эйниолла подручными средствами. Ее же кости еще тверды, чтобы соизволить напоминать о себе, впечатываясь в сжимающуюся кожу. Обезвозживание, голод – чувство, которое остро стояло на пути труда.

    Эрфельда так не думала. В ее голове была противоречивая идея о тяжелом труде для слабых рабов из всех в Прибежище. Она вошла к Эйниолле, вместе со своими собакоподобными спутницами, на цепях. Как и эльфийка, оставленная с костями, те звенели цепями и одевались в самые открытые, закрывающие лишь неважные части тела, включая их глупые рты. Колдунья тоже считала, что рабыни либо будут умными, либо мычать, с издевательским кляпом.
 

Она хотела найти пользы в жалких девках, двигающихся рывками, как черви, и пусть это был бы физический труд. Если мужчины заняты своей обязанностью в шахтах, то женщины, бывшие волшебницы, должны разгребать завалы в нижних катакомбах, пахнущих трупами.

Так и пришли. Эрфельда приказала четверым направляться. 

Ее единственной помощью пока был свет, озаривший до пределов, где находились завалы. Остального не заслужили, как она верила, пока что. 

  Рабыни, кто как, шатались вперед. Освобожденные от цепей, они должны были заново учиться балансировать. И смертельно было не научиться в конце жизни – под лужей был скользкий пол, с чувством нечто отвратительно вязкого. Одна уже провалилась в глубокую воду – это была Синаланн, вторая волшебница, похищенная Передовым Отрядом и отправленная в темницу. 

Смерть была бы напрасной. И Эйниолла, запаниковавшая, наконец приметила, что ее нога зацепилась за снятые оковы. Звенья, соединенные одной цепью, были погружены туда, где поднимались пузырьки с воздухом. На мычание светловолосой собрались и однорукая Ахтэнэ, и девчушка Талэя, лишь бы спасти попавшую в беду Синаланн.
    Это затягивало требуемое Эрфельдой время, заданное дисциплинированной работой. 

Отчего она от неконтролируемой агрессии запустила не просто молнии, которыми была известна, а настоящим огненным шаром. И он поразил спину Эйниоллы.  

  Бежали рабыни, руководствуясь инстинктами испуганных зверьков. Худышки спешили даже не вместе. Кто куда, и кому-то аукнулось. Однорукая Ахтэнэ, эльфийка, которая была в перспективе у Эйниоллы, оторвалась ото всех во тьме большой. Остальные все еще были на свету их покровительницы…

    Когда эльфийки только ковыляли, Талэя уже дошла до груды мусора. Но не стоило и спешить – ведь к одинокой слабой женщине тянуло свои затертые чем-то словно зубилом когти нечто. Следовало было идти вместе… и Эйниолла, с такой же слабостью и ничтожностью, что даже магия ушла из ее худого тела и худого духа, пыталась защитить Талэю хотя бы устрашающими жестами.

    Во время неудавшихся попыток запугивать безмозглое человекообразное чудовище испуганной девкой, уже доносила крик Ахтэнэ вдалеке. Ее уже невозможно было спасти. Вовремя сцапал другой урод, из такой же скульптуры насилия над восприятием человеческого тела. Но если одиночку ждала смерть, даже несмотря на удар по твари, то троих вовремя спасло вмешательство своей покровительницы. Удары молнии пришлись по нечто, что бросил на скользкий пол провоцировавшую Эйниоллу. 

  Пучок света озарил больше живых кадавров, высунувшихся из-за обломков. Был приказ бежать назад. И выполнено было рабынями без забывчивости, словно с благодарностью перед Эйниоллой, подняв на ноги и унося прочь.  

 В момент лихорадочного бегства, цепные и безвредные девки безмолвия даже не выделились на глазах Рейдеров, бежавших по зову Эрфельды. 

Было наглядно видна разница даже не иерархий, но обществ Прибежища – бежала вниз толпа верных слуг одной Владыки, при темных, но контрастных пурпурных одеждах, как при рунной ткани, и мимо них были трое черно-белых мнимых помощника, настоящих рабов, одежда которых раздражала хрупкую плоть.

Глаза женщин видели только тьму, как вернулись в темницу. Они ничего не знали о битве с теми отродьями, на которую позвала покровительница других Рейдеров. Ничего об этом знать не стоило, только о своем провале, отсутствии пользы в своем служении. Так вернувшаяся Эрфельда настаивала полунамеками. У нее не было мысли играться с рабынями, в этот раз. Сколько бы не мычали, сколько не выпрашивали пассивностью действий. Она знала, что их одолевает жажда. Но было все равно.  

  Но в какой-то момент взыграло любопытство, и покровительница пришла к Эйниолле, схватив за волосы. Как только уста освободились об намордника, сразу выплеснулась мольба о том, что можно выпить. И даже были слова, что якобы холодный пол в третий день худобы и измора убьет всех троих.

    Казалось, она равнодушно сочла за бред, и просто ушла. Но Эрфельда вернулась с чашками, наполненные сваренными снадобьями, с каким-то содержанием молока. Это гарантировало бодрость духа на следующее время. О чем рабыни не знали, схватывая с низкого стола то, что можно было выпить и не бояться смерти. Это было настолько волнительно, что случилось у всех троих головокружение, и они сдались, потеряв сознание.