Мари проснулась. Одеяло свалилось на пол, простыни смялись. Она лежала в ночном платье, волосы разметались по подушке. Темнота выжигала глаза до цветных пятен. Кружилась голова. Хольте тяжело дышала, все ещё не отойдя от снов. Спустя несколько долгих, вязких минут она уже было хотела натянуть одеяло обратно, но поняла — бесполезно. Не уснёт. Соскользнув с кровати, она на цыпочках, осторожно ступая по каменному полу, ничего не видя в тусклом звёздном свете, едва-едва пробивавшемся сквозь грязные окна, двинулась к двери. Бек безмятежно сопела, забыв про все свои невзгоды, да чуть шурша подстилкой из сена. Скрипнув ключом в замке, Хольте распахнула дверь, впуская свежий воздух в дом. И шагнула на крыльцо. Порыв холодного ветра едва не снёс её в сторону, но, тихо засмеявшись, Мари устояла, обхватив голые плечи руками и ёжась. По коже тут же пробежали мурашки. Здесь, за городской стеной, было достаточно темно, чтобы рассмотреть все звёзды, едва прикрытые мелкими, разорванными облаками. Луны плавно плыли по небу — взглянув на них, Хольте даже забыла на пару мгновений о холоде, настолько поражало и завораживало зрелище. Так можно было бы простоять вечность, не существуй этой жалкой слабой плоти. И, растирая заледеневшими пальцами плечи, Мари быстро вернулась обратно, закрывая за собою дверь. Вновь воцарилась темнота. Под возню проснувшейся от скрипа Бек Хольте добежала до камина. Вытащив из небольшой кучки дров самые подходящие, она уселась рядом на корточки и принялась разжигать огонь.

— Бек, бек, бек… Вот скажи мне — а что тебе снится? — бормотала Мари, вороша тлеющие угли.

Впрочем, ответа так и не последовало. Зато жадно затрещал огонь среди каменной кладки, согревая всё небольшое пространство дома. Умыв лицо холодной водой из чаши на столе, Хольте обернулась, хмуро оглядывая помещение. Всё то же, всё то же самое. Мешки и бочки с пищей, припасённые, скорее всего, ещё предыдущими хозяевами. Угол… В котором раньше были инструменты. Впрочем, едва тяжёлые шаги Хоузера стали совсем не слышны — всё острое и опасное, что там имелось, переместилось в иное место. Шкафчик, заваленный хламом. Что-то Мари привезла с собой. Что-то — нашла здесь. Что-то — уже успела приобрести. Кровать. Смятые простыни, неаккуратно сброшенная прямо на пол одежда. Дальше — тени от деревьев на окне. Клетка с сопящей курицей.

— Ладно, ладно, Бек, здесь могло бы быть довольно уютно… — потерев шею, Мари поднялась на ноги и, по пути накинув поверх ночного платья пальто, 
завалилась прямо на холодный пол рядом с клеткой. Спать ей совершенно не хотелось, хотя покрасневшие глаза и помятый вид вообще говорили об обратном. Хольте заёрзала, устраиваясь поудобнее и поплотнее кутаясь в плащ. Долго она молчала, слушая тихое дыхание Бек, потрескивание дров в камине, шелест ветра, да стук собственного сердца в висках. После чего, разлепив пересохшие губы, начала говорить. Тихий, низкий голос, всё ещё чуть хриплый ото сна. — Давай с тобой так договоримся. Я рассказываю, что за дерьмо мне приснилось, а ты — молчишь об этом. Хорошо? — Мари грустно улыбнулась, взглянув на курицу. — Знаю, знаю, ты не из этих…

«Помнишь ту рыжую? Которая зашла первой. Мелкая, весь подол в грязи измазан. О, Бек, знала бы та, как она похожа на прошлую меня! Во всяком случае — на первый взгляд. Сначала пробежала на кухню (там же кухня в подвале?.. похоже на то…), тут же выскочила обратно — да уселась на стул на небольшом подиуме, явно для певца — рядом была осторожно прислонена лютня. Даже через весь зал легко было подметить поблескивающие царапины на корпусе. Уселась, значит. Глядит на меня, а я — на неё. Краси-и-и-ивая — жуть! Хех, и что говорит-то? «Слава рыжим! С рыжими солнце сияет ярче!» Вот умора. А что во сне? Ох, Бек, видела бы ты это своими глазами… То ли подвал, то ли ещё чего. Света почти нет. Мёртвенно-бледное лицо, но ещё дышит. Волосы извиваются вокруг головы, словно в воде. Какие-то сероватые, тусклые. Глаза открывает — а там чернота. И так жалобно, тонко скулит, словно собака, которой лапы камнями перебили. Я пытаюсь убежать, отвернуться — но не могу и пальцем пошевелить. Лицо словно медленно отплывает в сторону — и передо мной другая картина».

Мари на мгновение оторвалась от дневника. Неровные строчки мелких букв сливались в тёмное пятно. То ли от тусклого света свечи на подоконнике. То ли от выступивших на глаза слёз. Горло пересохло. Но дышать стало легче.

«Другая картина. Дворф… Да и не описать его. Бек, ну ты чего, дворфов никогда не видела? Дворф как дворф, крепкий, рыжий, с причудливыми татуировками. Черепушка гладко обрита, блестит, короткая бородёнка. Вернее… была. Языки синего пламени пляшут где-то внизу. Я пытаюсь посмотреть, что же там — и не получается. Словно в глазницы изнутри вцепились цепкие пальцы — и заставляют смотреть точно на это лицо, точно на пустые глазницы, в которых клубятся чёрные бесформенные змеи. Молчит, не шевелится, только пламя медленно сдирает бледную кожу. Я вижу каждый волос — он завивается, вспыхивает яркой синей нитью — и сгорает. Краем глаза успеваю заметить череп под сгоревшей кожей, но сон уже приготовил мне новое лицо».

«Всё тот же полумрак. Словно в склепе. Не могу отвести взгляда от лица. Ввалившиеся щёки, чернота глаза. Почти скелет. Обрамлено безжизненно спадающими волосами. Ни движения. Не разобрать, мужчина ли это, женщина. Старик? Не ясно. Но я помню его. Ещё бы! Сложно забыть, как дворф, до этого подхвативший и закруживший Аерин, повторяет тоже самое и с рослым — по дворфийским меркам! — человека. Теперь на лице ни намёка на веселье. Только безграничная, всепоглощающая боль. Я не могу понять, даже во сне с его глупыми призрачными подсказками, что с ним случилось. Словно бы и остался живым. Снаружи. А что внутри?..»

«О, Бек, знала бы ты, как больно было на это смотреть. Счастливые лица. Да-да, знаю, и за ними — свои проблемы, своё горе, но… Да нет, не так. Больно — и радостно. Одновременно. Глупая птица, знакомо ли тебе щемящее чувство в груди, когда воздух едва-едва выходит из лёгких, застревая там? И начинает кружиться голова. Маловероятно, Бек, судя по твоему мерному сопению. Хех. И снова — поворот. Им нет конца. Дворф — старый, лицо — точно горная гряда, всё испещрено сетью морщин. Зато глаза блестят из-под густых седых бровей. Да так, что любой мальчишка позавидует. И улыбка. Такой кого попало не одаривают — а он, казалось, словно раздавал её вообще всем окружающим, не разбирая своих и чужих. Губы словно срезаны, а есть ли у черепа улыбка? Не знаю, но, мне кажется, есть. Вижу её. Жуткая, противоестественная. Глаза блестят, но тот ли это блеск, что и у живого? Нет. Совсем нет. Предсмертная агония, желание утащить с собой кого-то ещё...»

Хольте закрыла глаза, откинувшись на стену. Карандаш она нервно вертела в пальцах. Ужасный сон, воплощённый на бумаге, перестал вызывать иррациональный страх, зато… зато теперь появились иные причины для бессонных ночей в таверне.

— Бек, Бек, Бек, — Мари покачала головой, медленно отсчитывая только что исписанные листы и принявшись аккуратно отрывать их. Впрочем. Нет. Она останавливается, едва начав. — Знаю, я дура. Дважды, трижды, четырежды, Бек! Но ты не волнуйся, дуракам везёт, не пропаду, — Хольте хмыкнула, закрывая дневник. — Не могу я это сжечь, радость моя, не мо-гу…