Аэренис Пепельный Ручей

Дополнительно

I. Отражение из лоскутов софиста

Аэренис роется в погребальных костях, перебирает память — сколы и трещины мослы царапают его кожу, сколы и трещины воспоминаний царапают его сердце. Они горчат на языке словами, которые он, сбросив старую кожу, так и не произнес. Аэренис роется в колесе судьбы, но не видит смысла в его спицах. Аэренис роется в самом себе, но не видит будущего. Можно любить столетиями, ненавидеть можно еще дольше, но никакие чувства не вечны. Невозможно оставаться неизменным бесконечно: реки меняют русло, солнце меняет местами горизонт смерти и рождения. Даже пепельные патриархи меняются с каждым оглушительным вызовом смертной эпохи — или бесследно исчезают, уступая место тем, кто лучше приспособлен. Аэренис сжимает в руках пепельные кости — они трескаются, крошатся в костную пыльцу, расплетая канву из старых шрамов. Память вонзается в него своими когтями, оплетает сердце шипастой лозой. 

— Это того стоило?

Кости земли горячи и сухи. Они алчно впитывают и тепло, и кровь — и руки Аэрениса темны от пролитой крови. Ему хочется вырвать себе глаза, пробить пальцами тонкую кость глазницы, выцарапать себе мозг, чтобы не думать и не вспоминать, чтобы по щекам текла жгучая кровь. В своей старой коже он не произнёс и не сделал слишком многое, и слишком многое произнёс и сделал невовремя. В нем больше нет ни ненависти, ни любви — ни одного сильного чувства, которое делало уязвимым. Но это не значит, что он забыл о мести. Ему почти нравится её вкус.

С самого начала их трое — одинаковых лицом, одинаковых кожей и взглядом. В одно мгновение — треск, в другое — крик. Рождение разделяет их ненадолго, никто уже и не вспомнит, кто был старше. Вскормленные молоком и кровью лжематери, по угольным скалам босыми бегающие — словно дикие волчата, были похищены из эльфийских угодий чернокрылым кабалом. По человечьи не говорящие, сырое мясо зубами рвущие — бледношкурой дикарки и дикарей дети. Глаза — едкой смолой, злые, голодные. Волосы — листва серебряного тополя. И имена, что больше на рычание животных похожи. Их мир разделён властью двоих. Есть лжемать — грубые, мозолистые руки, пахнущие сталью и кровью. Есть хозяин — лжемать перед ним на коленях, как и другие. И рога. Витые и монолитные. Одинаковые хотят себе такие и каждое утро копаются друг у друга в меловых локонах — вдруг вырастут? Вскоре им дают другие, звонкие имена. Они не понимают, зачем им чужие имена, но не спорят — убивают слабых и забирают трофеи. Но говорить так, как говорят бывшие владельцы — сложно, язык заплетается. Так они познают удавку на горле, воют через толстые стены и слышат боль друг друга. По раздельности им плохо. Но вынуждены подчиняться. Со временем двое волчат выросли, теперь — волк и волчица. Молодые, здоровые, зубы белые, глаза надменные. На крови выкормленные. Псы волкам не ровня. Других к себе не подпускают, щелкают пастями. Так о них говорили. 

Третий так и не выучил важный урок. Он был первым обращён в кости и пепел. Изменчивость — лучшая гарантия жизни. Стоит только замедлиться, остановиться, перестать маневрировать в течениях временной реки — и колесо схлопнется, а спицы разорвут плоть непокорного. Кости мёртвых служат примером для живых, прокладывают для них яркий, тернистый путь. Аэренис впитал мудрость мослы вместе с уроками бывшего хозяина: если хочешь выжить — учись чувствовать чужую слабость и чужую силу, и учись сеять ложь, словно умелый садовник — семена, собирая поразительный урожай правды и лести. Мир рождён из обмана и жертвы, преданности и предательства. Между фактом и вымыслом нет разницы в значении.

Аэренис вновь роется в погребальных костях. Он зарывается пальцами в землю, чтобы вспомнить о последней из одинаковых. Он вспарывает ногтями свою кожу, чтобы вспомнить о боли — и о том, что ещё почему-то жив. Этого напоминания ему всегда недостаточно. Аэренис вообще не уверен, что существует на самом деле, как не уверен и в существовании хоть чего-то вокруг себя. Порой ему кажется, что он погиб под чёрными скалами и скитается сейчас бесплотным духом между слоями мира без цели, без смысла и возможности обрести покой.

— Это того стоило?

Аэренис мог бы ответить её обугленным костям, сыграв в глупость непонимания и переведя всё в шутку. И кости... её кости, конечно же, сделали вид, что поверили. Но он лишь рычит — тихо, едва слышно, как раненный зверь. И её дух, связавший свои узы с земной твердью — видит это, но не говорит ничего, просто сидит рядом и сжимает ладонью его числовое клеймо на руке. Копаться в костях и просматривать воспоминания — это все, что он может. Он не сожалеет — ни о жертвах, ни об ужасах, катализатором которых он стал и окажется в будущем. Только старый шрам в костях гниёт и дергает тенью воспоминаний под лучами Чёрного Солнца.

Powered by Froala Editor