Я никогда, никогда, никогда не просила об этом.

Но его это не волновало.

Он любил чужую боль, он упивался ей. В этом был некий шарм, некая болезненная притягательность. Огонёк, горящий для мотылька. И этим мотыльком была я.

Все прочие добиваются внимания подарками. Дорогие картины, наряды, изысканные угощения. Песни и стихи. Одни ходят за мной, точно псы за сукой. Другие пытаются привлечь напускным холодом. Я вижу их насквозь. Мимолётные увлечения, зрящие, но не видящие. Слушающие, но не слышащие. 

В тот раз всё было не так.

Он сидел в гильдии, притворяясь дремлющим. Какой-то потрёпанный, тощий, непропорционально длинный, черты лица такие острые, что, казалось, только коснись — и порежешься. Сидел один, несколько раз к нему подходил Фрэнки, подходили девочки, но не могли добиться от него ни слова. Почему его не прогнали? Сложно сказать.

В тот раз добивались не меня, добивалась я.

Ему нравились синяки, оставленные цепкой хваткой сильных пальцев на чужой коже, и красный цвет в сочетании с золотом. 

Мы встречались в трущобах, в комнатке на чердаке, явно снятой за гроши на ночь. Грязь, крысы. Всё это напоминало эпизод из моего детства, мучительно-сладостным трепетом отзывавшийся в моем сердце. Наверное, эта была одна из причин, почему я не уходила.

Первое время он даже не давал к нему притронуться. Сидел на единственном скрипучем стуле, молча смотрел на меня, на моё беспокойство, на моё непонимание. Под этим холодным взглядом растаяла бы любая. Я не была исключением.

Каждый его отказ раз за разом распалял во мне огонь. Это было далеко от увлечённости, страсти, дружбы, любви и иных, им подобных ощущений. Это был азарт. Маниакальный азарт игрока, уже проигравшегося в пух и прах и ставящего на кон последнее, что у него есть — сестру, дочь, жену, себя. И я проиграла.

В ту ночь он сдался. Так мне казалось. А на самом деле — подарил такой подарок, который... Который до сих пор приводит меня в ужас. Мне не хочется думать, что ему было плевать на мою жизнь, хоть это и походит на правду.

Больше я его не видела. Хотелось бы? Да. Сколько дней, оправившись от болезни, я бродила в толпе, высматривая его лицо? Не счесть. Я не понимала, что происходит. Я никому не говорила. Даже лёжа с Фрэнком в одной постели, уже набрав дыхания, чтобы поделиться, я вовремя глушила эти рвущиеся наружу звуки. Я не могу заставить кого-то нести эту ношу вместе со мной. До сих пор те немногие, кому удавалось увидеть мою... другую сущность... становились мертвы. Я не знаю их имён, я не знаю их жизней. Я использовала их и выбросила, не дав ничего взамен. Разве после этого я заслуживаю жить? Разве этого не достаточно, чтобы отдаться Церкви?

И даже на это мне не хватает сил.

Я всегда питала страсть к юношам. Уже не мальчикам, ещё не мужчинам. Высоким, тонким, словно тростник, с непослушными локонами, блестящими глазами, робкой улыбкой. Их прикосновения легки и стыдливы, румянец покрывает нежную кожу, а их страсть всепоглощающа. Даже если продлится она неделю — вспыхнет, как огонёк, и угаснет.

Но ты подвернулся не тогда, когда я бы стала выбирать. Подступал голод. Каждый раз я боюсь этого. Каждый раз жду, надеясь, что в этот раз попадусь Церкви, не выдержу, сойду с ума от этой бездны, способной, кажется, выжрать меня изнутри. Ты был предельно мил и заботлив. Как многие из них. Но ещё... Ты вёл себя странно. Так, словно перед тобой не я, а какая-то замухрышка из трущоб. Словно видел не тело, а глаза. Ты стал причиной любопытства, на время заглушившего голод.

Затем — причиной страсти. 

Причиной страха. 

А теперь?

Я всё ещё не знаю, что у тебя на уме. Я не могу рассказать тебе всё написанное, глядя в глаза. Но могу доверить мысли глупой бумаге. 

Не говори, что мной движет эгоизм. Я знаю это сама.

Обманом будет сказать, что теперь я не жду ответа. Я его жду. Решения, суда, намёка. 

Чего угодно, только не молчания.

Нет, не думай, что это любовные письма. Не думай, что я требую от тебя остаться со мной навсегда. Не стоит требовать того же от меня. Мы слишком любим свободу, чтобы загадывать наперёд.

Но ты можешь остаться до завтра.

В сказках всегда есть по три события, но это не сказка и я зря перепачкала уже кучу бумаги, пытаясь что-то сказать. Вместо ответов получаются одни вопросы, просто потому, что я сама — один пульсирующий, больной вопрос. И от этого невозможно укрыться. 

Я выросла в трущобах. На что я могла рассчитывать? На малое. Хотелось больше. И я пошла в гильдию. Девочки помладше работают там неофициально и стоят дороже. Лично я первое время почти не видела своих денег, но оно и к лучшему. Слишком большие суммы для ребёнка, только выбравшегося из грязи. Я жила вместе с тремя девочками, снимавшими целый чердак неподалёку от гильдии. Это было странное и прекрасное время. Чувство... места, нужного места медленно, но верно вызревало в моем сердце. Знаешь, почему я не хочу уезжать? Потому что есть нечто большее, чем родина, привычки и всё, что обычно используют в качестве отговорок в таких случаях. Есть сестринство. Я знаю, что, читая всё это, по порядку или нет — не важно, ты давно счёл меня глупой. Снова не важно. У меня никогда не было учителей, только единичные уроки. От любовников, от девочек. Первым нравится чувствовать себя умными, важными, полезными. Вторые — просто не могут иначе.

Я ищу ответы на вопросы, но не знаю вопросов. Я ищу их, но не знаю, с какого конца начать. В этом случае — не знаю.

Я не смею просить помощи, ты и без того слишком много делаешь для меня.

Но, если что, знай — я не откажусь. 

К сожалению или к счастью, но всему написанному не суждено было проникнуть ни в чей ум, кроме как той, что их писала. Их адресат в какой-то момент ушёл, не вернувшись. Оставил её одну. Как это случалось и раньше. А эти бумаги, исписанные рукой Таис, оказались порваны на мелкие кусочки и сожжены в огне. Они больше не имели смысла.