(Кварц, Мергальд)

Ох... Рассказывать-то это трудно будет, головушка моя не помнит тех событий, которые тогда приключились с нами.
Усё началося с того, как Хьярвар со своей ратью к Угодьям Кочевничьим вернулся, за собой привели они коней мощных, жеребцов статных, козлов, запряжённых бутылями с молоком и солонинкой свежей. Праздник готовился скромный наш, все плясать и веселиться хотели. Мамка мне рассказала, что мой отец Мергальд вместе с ними отправился.
Возвратились мужи храбрые, ахнул вождь от гордости за народ свой. Каждая маленькая девочка, каждый старик и каждый зрелый мужик были заняты полезными делами: кто-то дрова колол, кто-то за лошадьми прибирал, кто-то духов прославлял, а кто-то важные советы давал. Все работали на благо наше. Я тогда ещё у прялки стояла, следила за одним пожилым человеком, он прощения у стихий просил за что-то.
Приехала рать славная... Видала там низкорослого дворфа на норовистом осле, видала мужичину с большим копьищем, видала и мужика молодого, с топорищем-то, да на коне статном. Я уже тогда из кожи перчаточку начала выделывать... Вспомнила обиды старые, как девки меня за шрам от копытца бранили, как у меня ничего вязать не получалось, вот и заплакала, как дурочка. Мать подходила, успокоить хотела, а я от неё сторонилась. 
Ах, вот ещё помню, с чего грусть-то по Народцу нашему пошла-то... Дождь пошёл ужасный! Да прям ливень, что там... Слеталось с юрт наших вороньё, знаки плохие подавало-то. Праздника никакого, плясок нету, радости никакой в душе. Разгулялась буря-непогодушка.Дворф тот, который с ишака слез, сразу к бражке полез. Там уже у стольца-то стояла орава, все похлёбку кушали постную. Мясца все хотели, а им вершки, да корешки подавали, как коням, да ослам. Мужик, который дрова колол, что-то уработался и к столу полез, потерянные силы возобновлять. Тут приехавшие воины,
славой упивающиеся, топоры-то взяли и дрова колоть начали.














Помню, как подойдя к матушке моей, батька вздыхал тяжело. Мать опять ругаться с отцом начала, про безнадёжность говорила и сердечко больное. А батька-то потом ко мне подошёл, увидел хмурое личико и распрашивать начал, что случилось с душонкой моей, отчего я грустная... А я батьке всё так как есть и сказала. Сказал мне батька мысль правильную, такой как есть быть и усё, чтоб не колебало больше. Ну а я его послушала, к сердечку приняла близко слова мудрые.














А жизнь-то продолжалась, ручейками била в общинке нашей. Мужики дрова колоть закончили, всё в топку закинули, да угольки древесные достали и в жаровню закинули, которая у шаманов стояла в юрте. Бабёнка низкорослая тем временем нарезала моркву, корешки прочие и в похлёбку закинула, опять ко столу подала, да к сородичу своему подмазаться решила, больше всех ему в миску гущи всякой вывалила.
































Баба когда бражки выпивохам вынесла, веселье у них возле стола началось. Два дворфа обнялись и начали пляски прям на столе устраивать, ноги выше своего роста задирать задорно. Мужик один настолько напился, что взял и за пенёк перемахнул, а дворфы всё ржали, как кони, словно ничего и не случилось. 
А пока пляски продолжались, воитель конный к нашим вещицам из шкур подошёл, начал всё рассматривать внимательно, на прочность проверять, тянуть... Он ещё поговорить со мной о чём-то хотел, но я что-то не помню, о чём, потому что мать его от меня отогнала. Батька развернулся в мою сторону, с гневом посмотрел
на мужика того. А сам мужик, как я помню, на холм пошёл, вдали ото всех, и молиться начал.














Не один этот мужик молиться начал... Пока он к дождю руки вздымал, другой мужичина с копьищем большим в юрту к шаману пошёл... Начал он с ней разговаривать, просить начал, чтобы шаманка его с духами предков этой земли связала.

"... Огонь, вода, воздух, да земля наша родная, прошу тебя со слезами на щеках, направь меня и товарищей на путь истинный. Затупи мечи и копья у врагов нашей Свободы... Дай нам сечу вражины лёгкую..."