Имани Мунаш

Портрет

В пустыне ночью гулял вой: ходили по ней бесчисленные пески и одна от другой существовали стоянки. Где-то среди них "первопроходцы", объявленные пропавшими без вести: люди, что потеряли след и какой либо ход, обезумели от своей дороги. Всё глубже в пустыню - всё больше таких же, в большинстве своём безымянных, забытых всеми богами, лагерей, некоторые из которых уже обратились в кладбища - выжженные палящим солнцем кости. На одной из такой стоянок, посреди кое-как разбитого лагеря, около потрескивающего костра сидела и грелась, мучаясь бессонницей, дитя пустыни. Сгорбившаяся эбеновой кожи девушка чуть ли не окунала руки в пламя, отогреваясь от снующего вокруг жгучего мороза. В её непослушных вьющихся волосах терялись и бегали песчинки, играясь, перепрыгивая через спины друг-друга; кожа её, в открытых участках, синела там, где на неё падала луна, становилась золотой в местах, где отражался костёр или вовсе была бесцветной, сливающейся с общим мраком пустыни, там, где свет на неё не падал; в остальных же участках её тело было покрыто - платки, бинты и повязки: не особо привлекательно, но по-бедуински практично. Взгляд её был заворожен танцующими языках пламени - её чёрные зрачки окрашивались в различные оттенки костра и, казалось, вовсе обращались углём: горячим, тлеющим и источающим тепло. Нос темнокожей - слегка кривой в переносице, ассиметричный, широкий и неаккуратный, отчего тяжелое дыхание её запоминалось.

Одним жарким днём рабыню-девочку окликнул надзиратель. Белокожий подозвал девушку к себе - толстый, с вываленным пузом, промокший под солнцепёком мужик, жадный до прохладной воды, требующий тени здесь и сейчас - попросил её приглядеть за процессом, пока тот отойдёт в управлагерь передохнуть; почему он доверяет ей? Покладистая деваха всегда выполняет работу, не перечит, убирает туалеты и стирает солёную от пота одежду - раз уж она выполняет столь грязную работу без всякого вопроса, то такой, вероятно, можно доверять. Не развяжет же мелкая всех разом, да не организует стачку? На неё это бы было непохоже. Чернокожая кивком согласилась и проводила того взглядом. Она встала, невысокая и маленькая, на его место; и тут прежде бренчащие кирками вечные раскопки, среди которых она минуту назад таскала мелкий песчаник, начали потихоньку умолкать; рабы - близкие и не очень родственники девчонки - поднялись и уставились на неё, ожидая знака. Как только белый ушёл за дальний из горизонтов, а его шляпа потерялась из виду - девочка хлопнула в ладоши. Чернокожие принялись переговариваться между собой на своём языке, обсуждать белых, работу, жизнь: где-то, группами, общались за побег, упоминая умерших на раскопках людей; кто-то просто обсуждал палящую пустынь-погоду. А там, в углу, налысо бритая в возрасте женщина делила единственную мучную лепешку между подростками и детьми, ведь им - нужнее. Получалось, что пока девочка замещала надзирателя, у рабов разбивался перерыв - чаще всего один за весь день, иногда два, если белому приспичит в ещё и в туалет. Отдыхать им удавалось не так уж долго - как только шляпа вновь появлялась на горизонте - девочка вновь хлопала и все становились на места и возвращались к делу. И вот рожа толстяка приблизилась к раскопкам, вокруг которых вновь поднялась пыль - вернулся и прежний шум кирок, а разговоры окончательно утихли. Надзиратель вернулся на место, а рабыня, так и не оборонив ни слова, покладисто кивнула тому, возвращаясь к песчанику.

Powered by Froala Editor