Страницы дневника заляпаны кровью. Как вам его удалось найти - настоящая загадка. Вероятно, когда-то вы побывали там, где леди Эйнкорт записывала свои последние слова - в грязном переулке Пиратской Бухты, прямо под листком с надписью "Она умирает.".

"...она разорвала меня на куски, расщепила на мельчайшие детали, грубо притоптав остатки от моего былого лика своим грязным сапогом. Её взгляд, её речи... Всё говорило о том, что я ошиблась. Ошиблась настолько сильно, насколько никогда не ошибалась, даже если вспоминать былые времена. Все эти жертвы, поблажки, что я допускала, всё время вспоминая о девушке, ставшей для меня единственной жизненно необходимой... да что там, самой сутью жизни, и моей, и любой другой! Я ломала позвоночник, я теряла друзей, членов семьи, прошла через ужаснейшие испытания в Сноухолле и после него, помня, что над моим небом всегда будет гореть звезда Ребекки Гастингс, но спутала пылкую зарницу с жалким бликом чужой луны. 

Я помню, хорошо помню каждое её слово и никогда не забуду ни одно из них. Каждое её движение, каждый мускул, дрогнувший в ту злосчастную ночь на её лице, я невольно вбила себе в память, обрекая свой и без того гнилой рассудок на вечную агонию. Она говорила, что я не нужна ей, что ей не нужны мои чувства, то, как я её любила. Она не хотела "любить", она хотела идти вперёд и рядом держать лишь попутчиков - мои надежды на хоть какое-то будущее, даже смирившись с тем, что жить спокойно не выйдет, оказались тщетны.

В эту ночь я была уничтожена. Аннигилирована. Полностью и без остатка. Гастингс убила меня самым жестоким и коварным способом, заставив при этом вечно нести эти муки на моих собственных же плечах. Я просила, умоляла её одуматься и клялась, что готова буквально батрачить на неё, простив измену и даже допустив её повтор, но она была непреклонна. Я пыталась оправдаться, пыталась сказать ей, что её мелочные обиды на мою чувственность, взыгравшую по причине зависимости от настоек и дури - ничто, по сравнению с тем, что я отдала миру и всем его населяющим существам ради неё одной. Моя ревность, причиняя мне душевную боль, игнорировалась ею также, как и я сама - Гастингс было интереснее по три дня избегать меня, не удосуживаясь найти хотя бы ради того, чтобы сообщить о некой должности в трактире.

Унижения, боль... Мне безумно больно. Я не могу спать, есть, дышать - всё моё тело пронизывает дрожь. Мне хочется вырвать себе ребра и проткнуть своё трепетное, затхлое сердце, ставшее причиной всей моей эмоциональности. Я почти сразу простила черноволосую, что своей задницей приковывает взгляд Ребекки до сих пор, простила всех, кого только можно было и готова простить всех тех, кого простить тогда было невозможно. Всех, кроме Ребекки Гастингс, моего персонального палача, инициатора моей личной казни. Она написала мне письмо, но... Этой бумажкой ни за что не искупить и толики того, что произошло.

Я видела её вновь. Она не узнала меня и... хвала Свету. Сама Бекка говорила, что не хочет меня больше знать и видеть. Она понимала каждое своё слово, это была не минутная агрессия, что я узнала в процессе разговора. И это убивает меня с каждым днём всё сильнее и сильнее. Закрывая глаза, пред моими очами предстаёт её такой сладкий и до сих пор желанный, но такой ненавистный мною лик. Я ненавижу её больше, чем кого бы то ни было, даже больше, чем своего родного отца. Но я люблю её, и люблю так, как никого никогда не любила. Эта любовь - словно тысяча плевков в лицо, безумно вкусное яблоко, оказавшееся отравленным самым ужасным ядом. Я мучаюсь в агонии каждый свой день, каждое мгновение своей жизни, ведь не могу перестать думать о ней, не могу перестать вспоминать всё, что тогда случилось. Я не могу так. 

Моя душа, пылая, раскалывается на две части. С одной стороны, пытаясь зацепиться хоть за что-то, я начинаю понимать тех, кому когда-то причиняла боль. Любую. Доброта для этой эпостаси меня стала не пустым звуком, а кредо, жизненной особенностью. Это подбивает меня жить и становиться столь же сильной, какой я и была ранее, лишь затем, чтобы простить Бекку. Простить, но не принять. Именно так, как мне кажется, я заслужу прощение самой себя, а затем и воистину возвышусь.

С другой же стороны, во мне пылает ненависть, ужаснейшая ярость. Я ненавижу её всецело и абсолютно, так, как не смогу описать сейчас здесь, но... нет. Я не могу представлять то, как убиваю её, то, как она умирает сама по себе. Не могу. Я не могу убить себя, не могу убить её... Это не в моих силах. Это подбивает меня стать сильнее, чтобы лишить жизни хоть кого-то из нас, но это столь же слабое чувство, сколько и то чувство, описанное мною чуть ранее в данном дневнике. 

Впрочем, оба этих чувства меркнут по сравнению с ужаснейшей болью в груди, с тем, что тяжелыми цепями мешает мне сделать хоть что-то. Я... Прости, Фелиция, но это твоя последняя запись. Вторая и последняя, именно так. Свежие раны жгутся десятками горящих линий, все мои руки и вся моя одежда в крови. Даже дневник, и тот вперемешку с кляксами пестрит пятнами крови. Приходится писать очень аккуратно. Это конец. Ты победила, Ребекка. Ты успешно использовала меня, усыпив мою бдительность, взяла всё, что хотела, и вышвырнула вон, нанеся тысячи глубоких, болезненных ранений. Жаль лишь, что у тебя всё будет превосходно, а я осталась здесь, использованным инструментом. 

Тринадцать лет. Тринадцать лет я убила на свою карьеру. Я терпела любое насилие над собой, убивала кого угодно и лишала себя всего, что связывало меня с самим понятием "человечности" до первой любви лишь ради рейтинга в конторе. С тобой я обрела единственно правильный смысл своей жизни, с тобой я обрела саму жизнь. И ты отобрала её у меня, стоптав затем в грязь. Меня или "жизнь" - не важно, исход один и он верится здесь и сейчас. Если Фелиция когда-нибудь и "случится", то только как другая персона, я же сдаюсь. С позором признаю поражение. Надеюсь, ты довольна.

Всё, хватит. Хватит криков, слёз, вопросов... Лучше бы вы оставили меня морю. И... Нет, есть ещё кое-что.

Я до сих пор боюсь. Я хочу вернуться, хочу вжаться в твои объятия, забыть об этом всём как о страшном сне, перестать звать себя леди и впрямь начать работать в трактире, но я не могу. При одной только мысли об этом, как бы я сильно этого ни хотела, я невольно вспоминаю всё сказанное тобой. Я никогда это не забуду. Я надеюсь, что мы ещё увидимся. Что ты попытаешься хоть что-то сказать, хорошенько подумав своей головой, но одновременно и не хочу этой встречи, ведь ты скажешь всё то же, что говорила тогда, либо то же, что сказала в письме.

Я хочу, чтобы ты лишилась всего. Чтобы ты оказалась на улице, твою любимую и всех последующих любимых, коих, видимо, у тебя ещё будет много, раз ты так обошлась со мной, выпотрошили самым жестоким образом, разрубили на две части и подвесили на китовом крюке прямо перед окном твоего трактира. Я хочу, чтобы всё, что ты могла видеть изо дня в день - эта ужасная картина. Чтобы ты...

Ужас. Я не смогла сдержать эмоций. Впрочем, теперь читатель этой писанины знает, что не так с моей головой и может себе это представить. У меня нет сил. Всего хорошего, дорогая. Прошу передать дневник Ребекке Гастингс из пиратов Черноводья. Думаю, она заплатит вам за эту писанину не один десяток, а то и не одну сотню серебра, если вы скажете, что это письма с просьбой назначить встречу, извинения и прочее дерьмо. Разбирайтесь сами, она хоть и умнее выросшей в трущобах девицы, но, думаю, её можно заставить потратить время на эту книженцию.

Впрочем, то место, где был оставлен дневник, хоть и пестрило каплями крови, некоторые из которых в диаметре были сродни ширине дворфийского кулака, тело мага там замечено не было. С того момента судьба Фелиции Эйнкорт остается неизвестной, но в небе загорелась иная звезда, которая в дальнейшем, возможно, станет началом чего-то нового, либо же возвращением к чему-то старому, позволив чародейке, приняв мученическую моральную смерть, переродиться.