Уже несколько месяцев я занимаю должность одного из Протекторов Бернхольма, являюсь его защитником и управителем. По прошествии времени эта роль становилась для меня всё более привычной, более родной - я чувствовал, что нашёл своё место. Именно эти мысли занимали мою голову, пока я не услышал крики и ругань за окном - судя по голосам и ломанной речи, то были бедняки. Они называли моё имя. Видимо, охрана не хотела пускать их в дом, чем и вызвала негодование гостей.

Я вышел из дома - все замолчали.

Моему взору предстали напуганные, но полные решимости жители трущоб, трое, две женщины и один мужчина. Их глаза выражали мольбу о помощи, что было обычным делом для Бернхольмских нищих, но я не мог их не выслушать. Хозяева городских трущоб, "Теневые Барон", и по сей день являются самой болезненной раной Бернхольма, его гнойным нарывом, который давно нужно содрать, но это нельзя сделать без вреда местным жителям. Мне их жаль.

- Господин... - одна из бродяжек согнулась в неуклюжем поклоне, обратившись ко мне, остальные за ней повторили. 

- Вы помогли нам с похоронами. - громом донеслось до моих ушей из уст одного из них, мужчины. Нет, он не был твёрд в своих словах, не был смел и его голос не обладал какой-либо харизмой. Дело в словах.

Я вспомнил о своём обещании, вспомнил о том, что дал слово этим людям, что расчищу им путь к кладбищу. И до сих пор я этого не сделал. Разумеется, пришли они именно по этому вопросу.

- Нам позволили хоронить мертвяков на кладбище... - промямлила самая молодая из них, пока её не перебил компаньон.

- Но хоронить то не выходит! Кто-то копает. 

Мои зубы невольно заскрипели после услышанного. Лёгкая, терпкая злость настигла меня. Я захотел разобраться с гробокопателями. Я обещал помочь.

Бедняки рассказали, что обычно носят тела на кладбище группами до четырёх человек, поэтому я переоделся в одного из них, чтобы без проблем миновать городские трущобы и добраться до кладбища, однако...

...мне предстояло миновать сперва Верхний и Нижний город в качестве бедного, потерявшего всё калеки. Как странно... точно, я ведь когда-то таким и был. Слабый, нищий, лишённый руки, глаза, лица и какого-либо права на светлое будущее. Я так долго ловил на себе презрительные, ненавистные взгляды людей, что давно привык к этому, привык... поэтому и в этот раз для меня такое отношение не стало потрясением - я понимал, что так будет. Мне оставалось лишь плестись по городу, не как Протектор, но как житель трущоб, с пониманием и со снисхождением принимая оскорбления к себе, как к Бернхольмскому бродяге.

Лишь сейчас я осознал, что когда-то ничем от них не отличался. К горлу подступил цепкий ком необъяснимого чувства тоски.

Добравшись до той троицы бедняков, которые должны были провести меня через трущобы до Кладбища, я увидел всех этих людей с искорёженными жизнями под совсем другим ракурсом, ракурсом равного. 

Мы должны были пронести тела двух мёртвых юношей через Трущобы прямиком к кладбищу. Я схватил за ноги одно тело и на мгновение задумался - на снегу лежали два юноши: их бледные тела, казалось, находились в этой палатке вот уже пару дней и лишь морозы Альтерака до сей поры не позволяли им стремительно гнить. Их перекошенные в мольбе лица... рёбра, сильно обтянутые огрубевшей, подсохшей кожей, и почти полное отсутствие одежды вызывали немое сожаление у меня и моих спутников - мы не могли показать свою слабость в подобном месте.

Мы двинулись через трущобы, всё больше погружаясь в здешнюю атмосферу отчаяния и злобы. Все люди здесь несчастны. 

Необъяснимое чувство тревоги постепенно нарастало. В ноздри впилось такое знакомое мне зловоние, будто бы все вокруг давно сгнили. Не тела, но души.

- Знаю я этих шакалов... на прошлой неделе всадили заточку Бобу, прямо под рёбра. - нарушил мои размышления бродяга, с которым я вместе тащил одно из тел. Говорил он о детях, мимо которых мы в этот момент проходили. Они едко смеялись, обсуждая, как кого-то не так давно избили. Их не спасти.

Спустя какое-то время мы миновали трущобы. Мне стало спокойней, пусть и ненадолго.

- Всё не должно быть так. - невольно вырвалось из моих уст, я не желал принимать ту реальность, которую увидел - она вызывала у меня омерзение, отвращение и жалость.

- Да... - вдруг ответил мне старик, с которым мы тащили труп. Женщины, что тащились за нами со вторым тело, молчали.

- Мы все когда-то были... нормальными. Жили в городах и сёлах, занимались своим делом: кто-то урожай собирал, кто-то сеял, кто-то шил, кто-то... - на этом моменте его слова стали звучать для меня монотонно, одинаково. Я не слышал ничего нового - каждое следующее слово было одинаково пропитано болью и тоской. Я не хотел дальше это слушать.

Следы.

Свежие следы простирались от трущоб до самого кладбища - мои спутники боялись, считали, что впереди были Гробокопатели. У меня не было иного выбора, кроме как идти туда одному. Сказать честно, я боялся, но я не мог продемонстрировать этого страха перед теми, кто за меня прятался.

Мои компаньоны оставили меня, и я пошёл дальше один. 

Один.

Такое знакомое и родное для меня чувство одиночества, уединения сейчас объедало меня изнутри. Я направился на ночное кладбище с целью в одиночку расправиться с тамошними расхитителями могил. Безумец.

Идя сквозь непроглядную метель и обжигающий мороз, я наткнулся на могилу. Могилу, что находилась на некотором расстоянии от кладбища. Одинокое захоронение, украшенное цветами и похоронными венками, но без каких-либо опознавательных надписей. 

Не знаю, почему я обратил на него внимание и вообще задержался там. Это надгробие показалось мне родным, жаль, что вот-вот оно будет находиться под толстым слоем снега.